В мае, а затем в июле 1960 года мы совершили две поездки во Флориду. Во время майской поездки Лиз и я обнаружили несколько интересных фактов как при непосредственном наблюдении за дельфинами, так и из отчетов ухаживающих за ними лиц. Мы установили очень важный факт: воздух, выходящий из дыхала здорового животного, обычно не имеет никакого запаха. Мы нюхали воздух, выдыхаемый дельфинами, на отмелях Флориды, и у всех животных он практически был лишен запаха. Это служит дополнительным доказательством того, что неприятный запах у Лиззи и Бэби, несомненно, был признаком патологического процесса, вероятно хронической инфекции «синусов» (воздушных мешков) или даже воспаления легких.
Мы познакомились с Марти — дельфином из Театра моря, который научился издавать звуки, приподнимаясь на плавниках и выставив большую часть своего тела над водой. Это зрелище производило очень сильное впечатление. Он издавал дыхалом чрезвычайно громкие звуки, напоминавшие плач ребенка. Позднее мы убедились, что, после того как один дельфин научится выполнять какойлибо номер, другой обучается делать то же самое необычайно быстро. Дельфин Баттонс, живший в том же бассейне, что и Марти, сразу же начал издавать звуки таким же способом и в конце концов стал издавать более громкие звуки, чем Марти.
Мы обнаружили также, что дельфина без какого-либо ущерба для него можно долго держать в мелком бассейне. В Театре моря мы познакомились с Кенни — дельфином, которого содержали в квадратном бассейне глубиной 90 сантиметров и стороной около 3,5 метра. Он находился в этом бассейне в течение 18 месяцев и все время был один, если не считать людей, которые за ним ухаживали, и зрителей. Он был абсолютно лишен общества других дельфинов и в одиночестве обучился многому такому, чего мы раньше не видели у этих животных.
В мае мы познакомились с супругами Сантини из Маратона (Флорида), которые занимаются ловлей дельфинов. Памятуя о несчастном случае с Лиззи и о трудностях, связанных с перевозкой тяжелых животных, мы стремились заполучить более мелких животных. Сантини ловили и продавали дельфинов на протяжении последних тринадцати лет и были очень сведущи в этих вопросах. Самый крупный из пойманных ими дельфинов весил 360 килограммов и имел в длину 3 метра. По-видимому, он был очень старым, так как был совсем без зубов. Сантини предпочитали ловить животных длиной не более 2 метров и весом не более 110 килограммов. Они заверили нас, что можно найти и поймать маленьких дельфинов, не причинив им заметных повреждений. Сантини применяли «секретный» способ лова, для которого, по их словам, надо было иметь маленькую быстроходную лодку, сеть с 25-сантиметровыми квадратными ячейками и найти подходящее мелководье, а также — добавлю от себя — обладать порядочной силой, терпением и храбростью.
Поговорив несколько часов с Сантини, мы пришли к заключению, что лучше всего купить дельфинов у них. Они согласились поймать для нас пять или шесть дельфинов и держать их у себя в Маратоне в бассейнах, соединенных с заливом. Там они могли бы кормить животных в течение нескольких дней до получения наших распоряжений.
В разговоре с нами Мильтон Сантини упомянул о «приручении» животных после поимки.
Позднее мы поняли, что это очень подходящее слово для описания определенных изменений, которые наблюдаются у животных, попавших в неволю. Только что пойманные дельфины очень осторожны и стараются держаться подальше от людей, насколько это позволяет бассейн. Кроме того, они пугливы: каждый новый предмет, помещенный в бассейн, выводит их из равновесия, и они носятся вокруг, тщательно исследуя его. Чем крупнее предмет, тем больше времени они тратят на его исследование. Такую поведенческую реакцию вызывают у дельфинов как люди, так и неодушевленные предметы. Процесс, в результате которого животное перестает быть пугливым, довольно подозрительным и очень боязливым и начинает приближаться к людям и чего-то ожидать от них, все еще довольно загадочен. Под влиянием рассказов Сантини и наблюдений за обращением с дельфинами в Театре моря у меня начали возникать некоторые первые представления о возможных механизмах такого изменения поведения.
Я знал, что путем раздражения мозга можно очень быстро добиться приручения животного — примерно в течение получаса после первой стимуляции системы поощрения электрическим током. Однако до тех пор, пока мы не поймем последовательности событий при «естественном» приручении, мы не сможем понять, каков механизм действия раздражителей на мозг.
Сущность приручения состоит в превращении обстановки, вызывающей беспокойство, в обстановку, доставляющую удовольствие: одна и та же ситуация в результате обучения изменяет свою мотивационную значимость для животного. Один из приемов, облегчающих приручение, заключается в изоляции животного от ему подобных. Конечно, животное должно быть в состоянии перенести необходимое ограничение его свободы. Животные с маленьким мозгом иногда не способны на это, но большинство млекопитающих смиряются с ограничением свободы. Следующий прием состоит в создании постоянного и продолжительного контакта животного с людьми. (Известно, что в применении к человеку подобная процедура вызывает чрезвычайно быстрое обучение в определенных регулируемых направлениях. Ее обычно применяют при обучении и в психотерапии.)
Третий, классический, прием ускорения процесса приручения состоит в том, что животное лишают пищи, с тем чтобы, проголодавшись, оно было вынуждено приблизиться к человеку.
Это обычный прием, пригодный для дрессировки самых разных животных и применяемый в цирках и океанариумах. Голодание вызывает особое физиологическое состояние ("состояние недостаточности"), и получение пищи служит для животного необычайно сильным вознаграждением. На этом приеме основано большинство павловских опытов. Его широко используют при дрессировке дельфинов в Маринлэнде.
Конечно, мы могли бы использовать такие же приемы, но я считал, что общение с людьми само по себе может служить для дельфинов вознаграждением, хотя мы пока еще не знаем, в чем оно может заключаться.
Одним из аспектов такого вознаграждения может служить контакт через кожу — прикосновение человека к дельфину. Эта рабочая гипотеза основана на целом ряде данных.
Наши наблюдения и весь наш опыт позволяют предполагать, что нужно преодолеть у дельфина страх перед повреждением кожи и тогда тактильные раздражения приобретут значение поощрения.
Мой личный опыт и опыт многих других людей показывает, что, если только что пойманного дикого дельфина крепко держат два-три человека, он быстро перестает сопротивляться. Это, повидимому, отчасти обусловлено тем, что каждое разумное животное, будучи побеждено и сознавая это, занимает выжидательную позицию. Но в данном случае дельфин, кроме того, обнаруживает, что у человека гладкая кожа и контакт с ней не причиняет вреда. У дельфинов кожа чрезвычайно нежная, и самыми страшными их естественными врагами являются акулы, шершавая кожа которых при соприкосновении может легко ободрать кожу дельфина.
Мы видели в журнале снимки, на которых Сантини, находясь с дельфинами в сети, прикасался к ним. Я спросил его, не гладит ли он дельфинов, когда поймает их. Сантини ответил, что действительно гладит их и что это поглаживание составляет часть всей процедуры приручения и вообще дает хорошие результаты, если надо успокоить сопротивляющееся животное. При поимке дельфины не кажутся парализованными; не отмечается даже заторможенности движений. Они вполне способны оказать сопротивление и щелкают челюстями. Если кто-либо из нас случайно нажимал на гортань или на кожу вокруг необычайно чувствительных губ и дыхала, животные начинали сопротивляться. Однако прикосновение к этим участкам представляет угрозу для их жизни, а, как я уже упоминал, дельфины оказывают сопротивление, по-видимому, лишь в тех случаях, когда дело касается жизни или смерти.
Таким образом, создается впечатление, что, после того как у дельфинов в результате навязанного им контакта с гладким предметом преодолен страх перед чем-то новым и необычным, они легко поддаются приручению и даже испытывают удовольствие от кратковременных тактильных раздражений.
Во время некоторых опытов, проводившихся в течение 1954–1956 годов, я иногда находился в воде по нескольку часов подряд. Я заметил, что постепенно моя кожа становилась все более и более чувствительной к тактильным раздражениям, которые вызывали чрезвычайно приятные ощущения. Однако более интенсивное раздражение вызывало уже сильный зуд.
Дельфин всю свою жизнь проводит в воде по двадцать четыре часа в сутки. Я думаю, что, вероятно, именно это привело к развитию у дельфинов высокой кожной чувствительности, которая выполняет многие физиологические функции: одна из этих функций заключается, возможно, в создании приятных ощущений при соприкосновении с другими животными, например при ухаживании или при спаривании.
Я заметил, что Кенни из Театра моря искал контакта с ухаживающими за ним людьми: плавал около них и терся о них, как собака, которая хочет, чтобы ее почесали. Но через некоторое время Кенни прекращал эту игру, проявлял раздражительность и ударял человека, который пытался его погладить, мордой или стеблем хвоста. (Стебель — это узкая часть хвоста в том месте, где тело дельфина переходит в хвостовой плавник.)
В Маринлэнде (Сент-Огастин) животным очень нравилась большая щетка, укрепленная на дне основного бассейна океанариума, о которую они могли тереться. Эта процедура отчасти позволяла им удалять наружные омертвевшие слои кожи и избавляться от морских уточек, водорослей и других прилипающих к коже организмов, но, кроме того, по-видимому, просто доставляла животному большое удовольствие.
Учитывая все эти факты, мы начали серию опытов на животном № 11, по кличке Элвар.
Элвар был одним из животных, которых доставил нам в июле Сантини. Это был самец длиной более 2 метров и весом около 70 килограммов. Его поместили в маленький бассейн глубиной 75 сантиметров и размером 2,5 x 3 метра. С первого дня мы стали кормить его из рук. До того как мы привезли Элвара в Майами, он прожил у Сантини одну-две недели, и поэтому у нас не было затруднений с его кормлением.
Была составлена программа проведения опытов на длительное время. В этой программе предусматривалось, что несколько человек в купальных костюмах будут входить в бассейн, где находится Элвар, и будут пытаться навязать ему физический контакт. В бассейн бросали различные предметы (мяч, круг и т. п.). Элвар постепенно привык к ним и начал с ними играть. В течение первой недели мы установили с ним контакт, и он по собственной инициативе стал приближаться к Элис и четырем студентам, приехавшим на лето, чтобы поработать с нами. Примерно через десять дней Элвар уже приближался к нам и терся о большие пальцы ног, руки, колени или голени. Он принимал все знаки нашего внимания и проявлял признаки удовольствия, когда до него дотрагивались или когда его довольно быстро поглаживали.
На Элваре подтвердилась также моя догадка, что если слишком долго поглаживать дельфина, то это вызовет у него раздражение. Элвар выражал свое раздражение тем, что уплывал от нас или ударял мордой и хвостом по нашим протянутым к нему рукам или ногам. Если затем мы оставляли его в покое — давали его коже отдохнуть, то спустя примерно час можно было наблюдать, что поглаживание вновь начинало служить поощрением.
Постепенно Элвар освоился с маленькой щеткой для мытья, и она ему явно понравилась. Он таскал щетку по бассейну и ложился на нее, если она находилась на дне. Он пытался потереться об эту щетку каждой частью своего тела. Мы обнаружили, что, когда Элвар подолгу возился со щеткой, он становился раздражительным и не допускал никаких прикосновений и поглаживаний. Другими словами, для того чтобы прикосновение или поглаживание стало служить поощрением, должно пройти некоторое время, в течение которого животное было лишено этих раздражений. В этом смысле такое вознаграждение аналогично пищевому: животное должно быть голодным, чтобы пища служила вознаграждением. «Тактильные» центры в мозге тоже должны быть в некотором роде «голодными». «Насыщение» таких центров мозга, по всей вероятности, возникает под влиянием тех же воздействий, что и «насыщение» нервной системы вообще. Трение о щетку и поглаживание пресыщают животное, и тогда прикосновение начинает его раздражать.
При электрическом раздражении мозга с помощью вживленных электродов определенные вознаграждающие системы дают весьма сходные эффекты. При раздражении некоторых областей в передней части мозга животное будет само нажимать на контакт, чтобы вызвать раздражение этих систем. При раздражении у человека определенных критических зон, лежащих внутри этих систем, испытуемый отмечает очень приятные ощущения на противоположной стороне тела. По-видимому, эти системы содержат нейрофизиологические механизмы приятных ощущений, которые, вероятно, связаны с кожей (а возможно, с суставами и мышцами).
Итак, по отношению к каждому новому и необычному предмету дельфин проявляет два подхода. Он как бы задает себе вопрос: причинит ли мне это вред или, наоборот, вызовет удовольствие? Детальное выяснение механизмов поощрения еще только предстоит провести.
Среди возможных факторов, играющих для дельфинов роль поощрения, могут оказаться и звуковые раздражители.
Если эти животные обладают языком, то он, вероятно, служит до некоторой степени тем же целям, что и у людей. Взрослый человек может испытать огромную радость или, наоборот, горе при получении того или иного сообщения от других людей. Иными словами, для человека многие звуковые сообщения и голосовые сигналы, начиная с детского возраста и до достижения зрелости, постепенно приобретают поощрительный или наказующий смысл.
Возможно, что здесь действует определенный вид вознаграждения.
Мы решили провести несколько простейших опытов. Когда животное издает свист или какой-нибудь другой звук, этот звук улавливается, усиливается и при помощи электронного переключателя включает магнитофон с записью человеческого голоса, считающего от одного до пяти. Если такой голосовой сигнал служит для животного поощрением или постепенно приобретает такой характер, то число его собственных голосовых сигналов за 24 часа, в течение которых животное может вызывать эту приятную реакцию в окружающей его среде (т. е. включать магнитофон), возрастает. Животное содержат в абсолютном одиночестве, и во время опыта у него нет других источников звуковых раздражений, так что оно находится как бы в состоянии "акустического голода". Предварительные опыты на Элваре дали результаты, показывающие правильность такой гипотезы. Однако потребуется много времени, чтобы провести все варианты опыта и контрольные эксперименты, необходимые для проверки этой довольно поразительной гипотезы. Подобные результаты были получены только на человеке, но ни на одном животном их получить не удавалось.
Проведя месяц в обществе людей, Элвар неожиданно стал проявлять самоуверенность. Его поведение внезапно изменилось. Он начал подолгу играть, плавая с очень большой скоростью, со всеми своими игрушками и с нами. Он почти перестал бояться и определенно настаивал на сближении с нами. Если кто-нибудь опускал в воду руку, Элвар приближался с открытым ртом и, играя, щелкал челюстями около руки. Если в воду бросали мяч, он выталкивал его своим мордой. Если бросали маленький круг, он хватал его ртом, надевал на морду и плавал с ним по бассейну. Кроме того, он по команде приносил нам мелкие предметы.
Сначала подобные действия Элвара проявлялись спорадически. Однако вскоре он стал учитывать обстановку. Его инициатива невероятно возросла. Преследуя какой-нибудь предмет, он плавал по бассейну с такой скоростью, что разбрызгивал воду по всей лаборатории. Кроме того, он начал высовывать из воды переднюю часть тела, так что мог видеть, что делается в лаборатории, и приобрел привычку необычайно сильно бить по воде хвостом.
Сперва один из студентов, Карл Келлог, мог довольно легко ловить Элвара, обхватывая руками грудь дельфина и поднимая его из воды. Но вот Элвар понял этот прием. Когда Карл стал приближаться к дельфину, тот сделал рывок и пронесся мимо на очень большой скорости (при глубине воды всего лишь 30 сантиметров). Через несколько дней при таких же обстоятельствах Элвар быстро проделал в руках Карла «бочку» и улизнул. Вероятно, Элвар обнаружил, что стенки бассейна мягкие, как наша кожа, и не причиняют вреда. Бассейн имел виниловую обшивку, и его стенки и дно были очень гладкими. Дельфин понял, что если он хочет отдохнуть, то может просто опуститься на дно и спокойно полежать. Он обнаружил, что обшивка не наносит повреждений, и, плавая по бассейну, задевал стенки плавниками.
Тем не менее он научился накреняться на поворотах и плавать в очень мелкой воде рядом со стенкой.
После того как в течение нескольких недель Элвар слышал только человеческие голоса, издаваемые им звуки стали менее «дельфиньими»; в них можно было выделить звуки, напоминающие наши слова, которые он произносил отрывистым крякающим голосом, как утенок Дональд. Я поместил в бассейн подводный громкоговоритель, соединенный с микрофоном, расположенным на воздухе, так, чтобы Элвар мог слышать все, что мы говорили в лаборатории, и привыкал к звукам, издаваемым людьми. В бассейне находился также гидрофон, соединенный с громкоговорителем, расположенным на поверхности, так что мы могли слышать все звуки, издаваемые Элваром. В течение нескольких первых недель Элвар издавал те же довольно печальные призывы, которые мы слышали от Бэби, когда она находилась в одиночестве на острове Сент-Томас. Элвар также играл в «числа». Он издавал свист очень короткими сериями — по одному, два, три, четыре и пять свистков. Если мы отвечали ему также сериями свистков, он переставал свистеть, очевидно прислушиваясь, а затем издавал жалобный призыв, выражавшийся в очень медленно нараставшем по частоте и амплитуде звуке, за которым следовал еще один такой же призыв.
По-видимому, эти призывы служат для привлечения внимания другого животного, которое может находиться поблизости. Это не сигнал тревоги, а самостоятельный, хотя и сходный, сигнал. Разумеется, Элвар использовал также и свой сонар, издавая характерные звуки, напоминающие удары клюшки по мячу при игре в гольф и скрип двери. Мы слышали эти звуки всякий раз, когда помещали в бассейн любой новый предмет, а также при кормлении.
Примерно в это время Элвар начал издавать звуки, подобные тем, что производил Марти в Театре моря. Он выставлял дыхало над водой и испускал звук, похожий на плач ребенка. Он стал издавать также щелкающие звуки, которые я впервые слышал от Сплэша в Морской студии в 1956 году.
Однако наибольший интерес представляли короткие крякающие звуки, которые становились очень похожими на простейшие слова человеческой речи. По-видимому, Элвар начал подражать тому, что слышал. Еще одной группой звуков, которые я услышал от него, были звуки, которым он научился от Элис; это были чмокающие и щелкающие звуки — так обычно взрослые обращаются к детям, чтобы успокоить их или привлечь внимание. Теперь эти звуки вернулись к нам в виде крайне примитивных копий, воспроизведенных голосовым аппаратом, совершенно отличным от нашего.
He всегда легко понять подражательные звуки дельфина. Это обусловлено отчасти тем, что у него нет таких резонаторных воздушных полостей, как у нас в глотке и во рту. Прежде всего дельфин издает чрезвычайно высокие звуки, как свистки, так и щелчки, и не использует резонанса в большой и открытой трубе, как это делаем мы. Особенности нашего голоса определяются тем, что наши голосовые связки расположены на дне длинной трубки, оканчивающейся на другом конце губами и носом. Мы можем регулировать длину и ширину трубки, а также количество проходящего через нее воздуха и скорость его прохождения. У
дельфинов имеется другая трубка. В естественных условиях без должной тренировки они, по-видимому, не используют ее так, как мы. У дельфинов эта трубка обычно укорочена, и издаваемый ими звук очень высок. Каждый отдельный звук обрывается резко, с очень коротким периодом затухания колебаний. Мы можем сравнить характер звука, издаваемого дельфином, со звуком небольшого щипкового инструмента, тогда как наш голос более напоминает звук, издаваемый трубами маленького органа.
Если человеческую речь, произнесенную в микрофон, усилить и зарегистрировать с помощью катодно-лучевого осциллографа, то на записи можно заметить, что диапазон частоты колебаний, необходимой для восприятия, весьма ограничен: для наиболее легко воспринимаемой речи частота колебаний не превышает 5000 герц и обычно не спускается значительно ниже 100 герц. Разумеется, телефонные компании знают это, и их приборы работают только в ограниченном диапазоне частот. Однако дельфинам нужны гораздо более высокие частоты. Их диапазон простирается примерно от 3000 до 20 000 герц, а кроме того, они издают и другие звуки, очень высокие, лежащие вне пределов нашей слышимости и достигающие частоты примерно 120 000 герц [45]. Мы можем слышать их наиболее низкие звуки, а они могут ограничивать частоту издаваемых звуков диапазоном, воспринимаемым человеком, но только при обучении. К счастью для нас, большая часть звуков, используемых ими для общения друг с другом в естественных условиях, лежит в пределах нашей слышимости, хотя и у верхней ее границы.
Мы могли слышать Элвара, который стал приспосабливаться к звуковому диапазону используемых нами приборов. Он начал подражать нашим голосам, делая первые пробные попытки ("крякая"). Мы поняли, что и естественными приемами без электрического раздражения мозга можно обучить дельфинов издавать звуки и что мы можем установить с ними связь. Разумно используя различные виды подкрепления, будь то пища, прикосновение к коже, какое-либо действие или звуковой сигнал, мы начинаем понимать, на что следует делать упор в наших длительных опытах, планируемых на ближайшие несколько лет.
Элвар, дельфин-самец, содержался в условиях полной изоляции от других дельфинов в течение 51 дня. Как уже было сказано выше, он стал делать заметные успехи {в нашем понимании!) в установлении отношений с представителями другого вида. Эти успехи до некоторой степени были еще более усилены новым опытом, направленным на дальнейшее изучение поведения и мышления дельфинов. Чтобы дать Элвару супругу или по крайней мере подругу в играх, мы поймали самку. Ее назвали Тольвой (дельфин № 12).
Основанием для этого опыта послужили некоторые естественные законы из области поведения человека, которые я обнаружил при изучении людей, содержащихся в одиночном заключении. Мне хотелось посмотреть, будут ли реакции дельфина такими же, как у человека, находящегося в подобных же условиях.
Если человек в течение месяца или больше изолирован от других людей и ограничен в своих действиях небольшим пространством и малой сферой деятельности, то его интерес к окружающей обстановке и всем ее деталям чрезвычайно повышается. (Его интерес к собственному внутреннему миру тоже может повыситься.) Такие явления описаны во многих автобиографиях, и подробное доказательство этого дано в подготавливаемой мною книге [36].
Далее, если человеку, находящемуся в изоляции, разрешаются короткие встречи с другими людьми, даже не говорящими с ним на одном языке, он начинает воспринимать их присутствие с удовольствием, как приятное разнообразие в «монотонности» окружающей его обстановки. Если дать ему время, он может выучить их язык, перенять взгляды и т. д.
Когда ловят дельфина и помещают его одного в маленький бассейн, то его обрекают на "одиночное заключение". Мы надеемся, что таким образом нам удастся возбудить в нем интерес к людям, добиться от него лояльности и инициативы, если только он действительно по всем психическим и физиологическим процессам напоминает Homo sapiens. У Лиззи, Бэби и особенно у Элвара наблюдались определенные сдвиги в этом направлении. Однако критической пробой влияния изоляции служит освобождение от нее. Человек испытывает большую радость и удовольствие при освобождении; возникают и другие явления, Кульминационный момент для мужчины наступает при свидании с женщиной, а для женщины — при свидании с мужчиной.
Некоторые другие, не столь очевидные эффекты обретения «пары» после периода изоляции заключаются в мгновенном возрастании самоуверенности, возобновлении инициативы и перенесении интереса и преданности с обслуживающего персонала на сотоварища, со своего внутреннего мира на того, кто разделял его участь. Все это и многое другое произошло (или так нам казалось), когда к Элвару подсадили Тольву. Нам, людям, была дана отставка, когда они стали ухаживать друг за другом и наконец вступили в "медовый месяц". Глубокий интерес Элвара к нам совершенно улетучился. Единственное, чем мы, по-видимому, еще могли влиять на него, были пища и кормление.
В течение следующих недель мы наблюдали все проявления ухаживания, спаривания и игр, описанные Мак-Брайдом и Хэббом [37], а также Таволгой и Эсапьяном [55].
Необыкновенная сила новых отношений поражала всех нас.
По мере того как отношения между Элваром и Тольвой развивались и расцветали, они становились все более необузданными. Их игры с преследованием и уплыванием, когда они плавали с большой скоростью, приводили к выплескиванию воды из мелкого бассейна, a иногда Тольва вылетала из бассейна и шлепалась на доски, окружавшие бассейн. Оба дельфина покрылись отметинами, оставленными их зубами. Оба издавали громкие, хриплые и пронзительные крики, лай и призывы, и оба стали огрызаться на нас.
Вскоре дело приняло такой оборот, что мы не могли уже войти в бассейн, чтобы взять одного дельфина, без того чтобы другой не тяпнул нас за ноги. Прежняя простота отношений с Элваром совершенно исчезла.
Чтобы проверить, не восстановит ли нашу власть в сфере обучения отделение дельфинов друг от друга, мы поставили в бассейне перегородку из фанеры. Первая перегородка была повалена, и дельфины перебрались через нее. Энергия, направленная на воссоединение, про изводила большое впечатление. Настоящая человеческая (и животная) реакция! Наконец, сделав крепкую перегородку, мы разделили дельфинов. Затем мы поместили их в разные бассейны.
Элвар скоро снова стал милым и общительным, но Тольва оставалась энергичной, напористой, активной самкой. По-видимому, их характеры были очень различны. Оба забавляли нас каждый на свой лад.
В течение первых недель Элвар обучил Тольву большинству игр, которым он научился у нас, и обращению с его «игрушками» — мячами, гантелями, кольцами, веревками и т. д. После того как дельфинов вновь разделили, наблюдались независимые действия. Однако при содержании дельфинов в одиночестве игры стали менее частыми, менее энергичными, чем тогда, когда они играли теми же предметами вместе. Ослабли и голосовые реакции: крики раздавались только как выражение недовольства поведением людей; появились бесчисленные жалобные посвистывания, подобные тем, какие издавала Бэби, разлученная с Лиззи.
В конце концов мы устроили лабораторию так, что дельфины могли содержаться вместе или порознь в специальном двойном бассейне, отсеки которого были соединены дверью. Таким образом мы и дельфины смогли выработать компромиссное расписание работы и игры.
Благодаря совместной жизни они оставались сильными и здоровыми, но в то же время "ходили в школу" порознь друг от друга.
|
