Я попадаю в беду - Пятнистый сфинкс - Попугаи - виды птиц,кормление,уход,болезни птиц,места обитания

Наутро я нашла там след гепарда — но если это была Пиппа, то зачем ей было удирать от знакомого фонарика и от меня? Мы часа два понапрасну искали еще какие-нибудь следы, а вернувшись в лагерь, застали там очень голодную Пиппу. Кроме того, нас ждал помощник Джорджа с плохими вестями — глаз Угаса воспалился еще больше. Я посоветовала ему немедленно ехать в Меру и оттуда вызвать по телефону ветеринара из Найроби, чтобы он срочно вылетел в лагерь Джорджа и в случае необходимости сделал операцию.
Помощник отправился в Меру, а я поехала к Джорджу. Бедный наш Угас — глаз у него совсем побелел и, видимо, причинял ему сильную боль, но зато я была рада узнать, что температура упала. Хотя в мазках и не нашли трипаносом, Угас, безусловно, переболел трипаносомозом, и Джордж вылечил его инъекциями беренила. Вскоре прибыл ветеринар, он посоветовал продолжить курс пенициллиновых инъекций с добавлением кортизона, чтобы удалить белую пленку, закрывавшую глаз. Но он предупредил, что это сильное лекарство может сделать Угаса раздражительным — таково побочное действие кортизона.
Я знала, как Пиппа постоянна в своих привычках, и заторопилась домой, чтобы взять ее на вечернюю прогулку. Хотя она перед моим приездом наелась до отвала и едва могла двигаться, она все же пошла за мной. Вскоре ее заинтересовало что-то в зарослях, и она несколько раз внимательно прислушивалась, глядя все время в одну сторону. Как только стемнело, она исчезла. Она всегда тщательно скрывала свои намерения и никогда не уходила из лагеря, если кто-нибудь мог ее видеть. Позже мимо нас проезжал помощник Джорджа — он возвращался из Меру и видел следы двух гепардов милях в двух от лагеря. Было ясно, что Пиппа наконец нашла товарища получше нас; каково же было мое удивление, когда она появилась на следующий день, чтобы поиграть в мяч. После игры мы пошли на прогулку и встретили выдру. Я впервые видела это животное на свободе и волновалась гораздо больше, чем Пиппа, следя, как выдра скользит в камышах вдоль берега и ее блестящий мех переливается на солнце. Потом заволновалась и Пиппа, обнаружив на дороге свежий след гепарда, который отпечатался поверх колеи грузовика, проехавшего всего полчаса назад. Она возбужденно принюхивалась к следу, но вернулась со мной домой и плотно пообедала, перед тем как скрыться в направлении Кенмера. Еще три дня она исчезала с наступлением темноты, а потом пропала на двое суток. Все ее следы вели к Кенмеру, и один из егерей видел ее там однажды вечером. Мы отправились на место, которое он нам указал, и по дороге встретили трех гепардов, которые сразу же убежали. Вскоре с другой стороны появилась Пиппа. Мы показали ей следы гепардов, но они не произвели на нее никакого впечатления. Она вернулась с нами в лагерь, наскоро поела и опять ушла. Стояла прекрасная лунная ночь, и я почувствовала себя очень одинокой.
Но это вовсе не значило, что мне было нечего делать. Совсем наоборот. Часы, которые я проводила с Пиппой, были для меня отдыхом от возни с бумагами — моя переписка возрастала; мне приходилось писать письма в Найроби к членам Комитета Эльсы и в Фонд Эльсы, находившийся в Лондоне, а также письма правительству Кении и Департаменту по охране диких животных. Мы старались помочь осуществлению различных планов по охране диких животных, но первоочередным делом был для нас заповедник Меру.
Однажды я давала распоряжение относительно наших коз жене Локаля. Вдруг подъехало несколько грузовиков с полицией, и один лендровер остановился возле моего лагеря — у них был приказ арестовать меня! Мое удивление не поддается описанию — совесть у меня была совершенно чиста, никакого преступления я за собой не знала. Но мне сообщили, что я дважды нарушила закон: во-первых, уклонилась от уплаты штрафа, когда меня задержали без прав на вождение автомашины; во-вторых, не явилась в суд, невзирая на повторные вызовы. Я объяснила, что полгода назад, когда мои права были признаны недействительными, я в присутствии дежурного офицера наньюкской полиции написала письмо своему официальному поверенному в Найроби с просьбой уладить дело, и добавила, что никогда не получала никакого вызова в суд.

Я не хотела бросать лагерь, но мне дали понять, что меня насильно посадят в машину, если я добровольно не поеду в полицейское управление в Меру. Они обещали доставить меня обратно в тот же вечер.
Так, не успев ни поесть, ни переодеться, я втиснулась в полицейский лендровер, и меня увезли. Проехав тридцать миль, мы оказались у поворота к Мауа, деревушке, где квартировали полисмены. Она была в трех милях от дороги в Меру; к моему удивлению, они направились в Мауа. Я спросила, почему мы не едем в Меру, и мне ответили, что нужно сначала забрать кое-что на этом посту. Но как только мы приехали туда, лендровер сменили на допотопный грузовик. Мне объяснили, что, если я не хочу ехать на этой развалине, остается только одно — прогуляться пешочком пятьдесят миль до Меру.
Я сказала, что у меня нет шляпы и мне станет плохо, если я несколько часов проведу в кузове под палящим солнцем. Тогда мне разрешили сесть в кабину между шофером и конвоиром. Мы выехали, но вскоре остановились, и в перегруженный грузовик набились еще пассажиры.
Такие остановки оказались частыми, но мне это было на руку. Я знала, что помощник Джорджа поехал за покупками в Меру и должен был как раз сегодня вернуться. На очередной «остановке по требованию» я, наконец, заметила его машину и помахала ему. А он, увидев, что я путешествую в довольно необычных условиях, сообразил, что что-то случилось, повернул машину и поехал за нами в Меру. Там он остановился перед полицейским управлением. Я попросила разрешения выйти и размяться, но мне было приказано оставаться в кабине, так как предстояло проехать еще пятьдесят миль до Наньюки, где я буду заключена в тюрьму до слушания моего дела.
Я была ошеломлена. Недолго думая, я попросилась выйти «на минуточку». В этом мне отказать не смогли, хотя по пятам за мной следовал конвоир. Как только мы очутились в здании управления, я пошла прямо в кабинет инспектора, которого хорошо знала. Я объяснила ему, в какое положение попала, и он, извинившись, посоветовал мне оставить расписку на 500 шиллингов в его распоряжение, пока мне не сообщат официально, когда я должна явиться в суд в Наньюки. А пока он разрешил мне вернуться домой. Но перед этим я позвонила в Найроби, чтобы найти адвоката для защиты.
Наконец я и помощник Джорджа поехали домой. Но сначала у нас забарахлил мотор, потом погасли фары, а тут еще внезапный дождь сделал дорогу ужасно скользкой. В таких условиях нельзя было спускаться по крутому склону к заповеднику Меру, и мы поехали в Мауа, надеясь найти ночлег в миссии методистов, где у меня был знакомый доктор. Мы подъехали к его дому поздно вечером, и я очень удивилась, услышав веселый шум, доносившийся из этого обычно тихого дома; очевидно, там шла вечеринка. Оказалось, что мой друг уехал, а его преемник не только руководил больницей, но еще и учил музыке африканский персонал. Шумная вечеринка на самом деле была просто уроком. Местные барабаны, самодельные флейты, ксилофоны, импортные гитары и губные гармоники сопровождали пение: голоса были прекрасные, и этот веселый урок становился все шумнее. Хотя дом был набит битком, доктор и слышать не хотел, что мы переночуем в другом месте, и чуть ли не насильно поместил меня в своей комнате, а сам перебрался на кухню.
Наутро, как только сквозь пелену моросящего дождя стало видно дорогу, мы выехали и к завтраку уже были дома. Я успокоилась, увидев, что в лагере все по-прежнему, а Пиппа встретила меня очень ласково. Я привезла для нее семь фунтов мяса из Меру; она проглотила их, как будто это была просто закуска.
Пиппа в эту ночь опять где-то гуляла; вместо нее мне составил компанию слон, который долго кормился в зарослях за рекой. Я и кричала на него, и пыталась напугать его вспышками фонаря, но это ему нисколько не помешало, и он продолжал спокойно обрывать листья с куста. Должно быть, это было какое-то особо лакомое растение, потому что слон из всего заповедника выбрал именно это место и приходил туда несколько ночей подряд, не давая мне уснуть.
Наконец меня известили, что мое дело будет слушаться 18 августа. Джордж сопровождал меня — для моральной поддержки. Потеряв целый день на плохих дорогах, мы проехали 180 миль до Наньюки и обедали с адвокатом, который должен был меня защищать. Он посоветовал мне признать свою вину — действительно, по какой-то ошибке мои права не были оплачены с мая месяца. Он уверял, что никакого другого нарушения я не совершала и опасаться мне нечего.
В день суда зал был битком набит — для местных жителей это интересное и бесплатное развлечение. Когда появился судья, я почувствовала, что мое дело плохо. Он предъявил мне два обвинения: первое — вождение машины без надлежащих прав (в этом я признала себя виновной), второе — неуважение к суду, которое я проявила, написав письмо с отказом явиться в суд (в этом я себя виновной не признала). Мой защитник извинился за это письмо от моего имени и объяснил, что оно было написано директором заповедника, который, будучи сам почетным офицером полиции, ответил вместо меня на повестку, полученную в августе. Стиль этого письма не понравился прокурору, который и так уже был настроен не в нашу пользу; его отношение ко мне не улучшилось, когда мой защитник заметил, что мне вместо минимального законного срока — десять дней — дали только девять дней, чтобы явиться в суд, и поэтому второе обвинение несостоятельно.
На минуту воцарилась тишина. Я в первый раз в жизни попала в суд, не говоря уже о скамье подсудимых. Как зачарованная слушала я горячие дебаты, в которых участвовали судья — индиец, прокурор — африканец и адвокат — ирландец, защищавший меня — уроженку Австрии. Спор разгорелся о правильном толковании слов «десять дней со дня совершения преступления» — включается ли в это число день, когда совершено преступление. Были просмотрены несколько толстенных «сводов законов». Но наконец судья признал ошибку полиции и приговорил меня только к штрафу в размере 30 шиллингов за просроченные права.
Мы выехали из Наньюки в солнечном настроении — оно не померкло даже от проливного дождя. В лагерь мы приехали в полной темноте, в дикую грозу. Вскоре появилась Пиппа, приласкалась ко мне, позволила Джорджу себя погладить и осталась дома на всю ночь.
Ливень не прекращался несколько дней, и реки стали выходить из берегов. Пиппа ужасно боялась мутных потоков, в которых таились крокодилы и бегемоты, но зато шлепала по всем лужам, чтобы вдоволь нализаться грязи.
Ей было уже около двадцати месяцев, когда я увидела, что она серьезно охотится за теленком канны. Маленькая антилопа была в безопасности в середине стада, но Пиппа ловким маневром ухитрилась отделить теленка от матери и стала кружить около него, пока не подобралась почти вплотную. Тут на нее налетела мать, угрожающе встряхивая головой и пытаясь достать Пиппу рогами; Пиппа ускользала от нее до тех пор, пока все стадо не подоспело на помощь; когда она увидела, что окружена прыгающими антилопами, она решила отказаться от столь сложного способа добыть пропитание и вернулась с нами домой к честно заработанному обеду.
Конечно, Пиппе ничего не стоило узнать, когда в холодильнике есть мясо или когда помощник проезжает мимо лагеря, чтобы поохотиться за границей заповедника. Но однажды она почувствовала предстоящую кормежку, когда никто из нас даже не знал, что помощник отправился за добычей для нее. Целый день она не уходила из лагеря и только к вечеру прошла немного по дороге и остановилась. Она терпеливо сидела и смотрела на дорогу, словно чего-то ждала. И что же — вскоре появилась машина, а в ней, как и следовало ожидать, было мясо для Пиппы.
Такие же необъяснимые случаи предвидения происходили и с Эльсой: я рассказывала о них в своих книгах. Предположим, что это было сверхчувственное восприятие, или телепатия, — почему же ничего подобного не случалось, когда Эльса со львятами или Пиппа исчезали и мы разыскивали их, полные тревоги?
Вот и теперь Пиппа ушла из лагеря на три дня, и когда мы в конце концов отыскали ее след, то рядом увидели отпечатки лап самца. Не он ли был виноват в том, что так называемая телепатическая связь между мной и Пиппой перестала действовать? Она была так поглощена им, что ей стало не до меня. В лагерь ее пригнал, без сомнения, голод, потому что она так торопливо заглотала мясо, что тут же его отрыгнула, но снова съела без промедления. Нам приходилось часто наблюдать такое поведение у диких гепардов: возможно, это стало причиной ошибочного утверждения, что гепарды отрыгивают пищу для своих детенышей.
Тем временем погода настолько испортилась, что всякое сообщение — пешком, машиной и даже самолетом — стало невозможным. Это было очень некстати: бедный У гас снова ужасно мучился от боли в глазу, который после недолгого улучшения опять воспалился и почти перестал видеть, С огромным трудом нам удалось переправить на самолете в лагерь Джорджа трех приезжих ветеринаров — из США, Англии и ФРГ. Они обнаружили на роговице две растущие язвы, но сказали, что операция не нужна и все вылечит пенициллин. Джордж опять начал делать Угасу уколы.
В начале ноября кусты на равнине часто бывают сплошь покрыты перелетными ласточками, которые останавливаются передохнуть после долгого пути из Европы. Они обычно сидят так тесно, что я различала отдельных птиц, только когда Пиппа кидалась на них и они тучей взмывали в небо. Очень интересно было наблюдать за скоплениями довольно крупных жуков: они кружили над кустами, как пчелиный рой. Локаль сказал, что это могильщики. Я часто видела могильщиков на добыче, но мне еще не приходилось встречать такие скопления, и я подумала, не связано ли это с дождями. Но даже Локаль, который обычно мог объяснить все, что нам встречалось на прогулках, не знал ответа. Несколько раз он вовремя предупредил меня, чтобы я не наткнулась на буйвола или носорога: он заставил меня прислушаться к свисту еще невидимых встревоженных птичек, которые склевывают клещей с этих животных и подают сигнал тревоги и своим хозяевам и нам. Локаль не раз проявлял храбрость, когда перед нами неожиданно возникал буйвол, — быстро обращал его в бегство метко нацеленными камнями. Но что с ним творилось, когда мы встречали безобидного варана! При виде этой большой пятнистой ящерицы он терял самообладание и бросался бежать, словно по пятам за ним гналась смерть. Безумно боялся он и хамелеонов — африканцев вообще ни за что на свете не заставишь прикоснуться к этим совершенно безвредным существам. Зато, как это ни странно, он убивал всех улиток, которые попадались ему на глаза. На мой вопрос, зачем он это делает, он отвечал: «Потому что у них есть дом». Я никак не могла уловить смысл этого объяснения и взяла с него слово, что он больше не будет истреблять эти полезные существа — им ведь тоже хочется жить и радоваться жизни. Обычно мы шли молча, чтобы не спугнуть животных, следы которых встречались на звериных тропах. И даже если во время наших прогулок ничего особенного не случалось, я часто чувствовала себя глубоко счастливой. Возвратившись в лагерь, я любила сумерничать допоздна, чтобы увидеть, как загораются звезды. Слушая тишину, изредка нарушаемую львиным рыком в отдалении, я раздумывала о том, почему мне никогда не приходилось чувствовать такой же душевный покой, живя среди людей. Может быть, близость к дикой природе приносила мне такое ощущение необъятности, вечности, что рядом с ним все остальное казалось мелким. Или причина в том, что мы слишком часто обманываем себя, придавая людям, которых любим, облик, созданный нашей фантазией, а потом сваливаем на них вину за собственное разочарование? И если некоторые из нас начинают любить животных больше, чем людей, то не потому ли, что на животных нельзя переносить человеческие свойства и в общении с ними ни самообман, ни разочарование нам не угрожают?
Чтобы внести немного комфорта в лагерную жизнь, мы построили с помощью Локаля небольшую пальмовую хижину, где разместился мой кабинет и столовая. Я приколола к стенам фотографии Эльсы с семейством и Пиппы и сделала несколько полок для книг и посуды. На полу мы разостлали брезент, чтобы уберечься от скорпионов, которые любят прятаться в закрытых помещениях.
Мне очень повезло, что такой славный, добродушный человек, как Локаль, помогал мне приглядывать за Пиппой, хотя у нас было не так уж много общих интересов, а вести долгие разговоры нам мешало то, что я плохо владела суахили, а Локаль — английским.
Однажды вечером мы гуляли в густых зарослях, Пиппа шла немного позади. Вдруг я услышала очень близко бурчание в животе слона. Локаль схватил меня за плечо и прошептал: «Беги!» Мы бросились назад по тропе и выбежали на открытое место, где к нам подошла Пиппа. Едва отдышавшись, Локаль сказал мне, что я наткнулась на трех львов, которые только что свалили водяного козла — его ноги еще дергались в предсмертных судорогах. Он очень убедительно восстановил всю сцену: точно показал, на каком расстоянии от нас сидел большой темногривый лев, вероятно убивший козла; другой, моложе и со светлой гривой, сидел немного поодаль, а львица — почти у самой тропы, не более чем в шести ярдах от меня. Здорово нам повезло, что Локаль услышал ворчание львов, которое я приняла за бурчание в слоновьем животе. Добрый наш Локаль никак не мог успокоиться. Я чувствовала, что попала в дурацкое положение — я-то шла впереди и ничего не заметила! Пиппа с безразличным видом облизывала лапы, и это меня удивило: неужели мы были так близко от львов? Ведь при малейшем намеке на их присутствие Пиппа неизменно удирала.
Мы вернулись домой в сумерках. Внезапно Пиппа бросилась в заросли, и я увидела, как рядом с ее знакомой головой над травой появилась голова чужого гепарда. Они стали кружить друг за другом, а потом чужой гепард уселся примерно в пятидесяти ярдах от нас. Пиппа осторожно подошла к нему. Он заинтересовался ею, но, как только пытался пойти ей навстречу, она убегала и все время поглядывала на меня, словно спрашивая совета. Мы с Локалем стояли совершенно неподвижно. Оба гепарда вышли на дорогу и сели футах в шести друг от друга. Посидев несколько минут, Пиппа вдруг бросилась к дикому гепарду, он вскочил, но Пиппа тут же обхватила его сзади. Чужак зарычал, и она поспешно отступила. Я впервые видела так близко гепарда, который был гораздо крупнее Пиппы, — это был или самец с набитым брюхом, или щенная самка — в сумерках трудно было разобраться. Минут пятнадцать они ходили кругами друг за другом, причем Пиппа проявляла инициативу, хотя и видно было, что она нервничает. Наконец дикий гепард ушел с дороги и скрылся в кустах. К этому времени стало темно, и даже в бинокль мне трудно было разглядеть, что там происходило. Я только заметила, что Пиппа вела себя нерешительно и посматривала то на гепарда, то на меня. Оба они прислушивались к чему-то, как будто еще один гепа рд скр ывался в траве. В это время я услышала, что проезжает машина, и послала Локаля остановить ее. Гепарды опять вышли на дорогу, и дикий уселся всего ярдах в десяти от меня, а Пиппа двинулась ко мне. Я стала потихоньку пятиться к машине, надеясь, что она останется со своим новым другом, но они оба увязались за мной. Дикий гепард сохранял «безопасную дистанцию» в десять ярдов, а Пиппа прошла мимо меня и решительно направилась к лендроверу. Я прогнала ее, вскочила в кабину и попросила водителя, не включая фар, подбросить меня и Локаля до нашего лагеря.
Но моя попытка оставить Пиппу в обществе ее дикого соплеменника провалилась. Она появилась в лагере вслед за нами и потребовала, чтобы ее накормили. Я боялась, что эта кормежка помешает ей вести себя, как полагается вольному гепарду, и сделала вид, что не понимаю намеков. Немного погодя она ушла, а я осталась переживать свою варварскую жестокость. Около полуночи меня разбудило ее негромкое мурлыканье. На этот раз она своего добилась и, вволю наевшись мяса канны, опять ушла — но на рассвете была тут как тут, чтобы получить еще одну порцию. Как только рассвело, мы вместе с Пиппой вернулись на место, где разыгралась вчерашняя сцена. Там мы нашли следы двух чужих гепардов рядом со следами Пиппы. Потом она вернулась с нами в лагерь, но ушла, услышав приближение машины, на которой приехал Джордж, и мы не видели ее после этого два дня.
Я рассказала Джорджу последние новости и предложила пойти разведать место, где Локаль видел своих львов. В сопровождении Джорджа я ничего не боялась, даже если львы еще оставались возле добычи. Локаль тоже отправился с нами, и мы с великими предосторожностями подкрались к опасному месту, но успокоились, не обнаружив грифов на соседних деревьях — верный признак, что львы уже ушли от добычи. Мы ожидали увидеть стаю этих жадных птиц, дерущихся из-за остатков туши, а рядом — массу шакальих и гиеновых следов, но не нашли ничего, если не считать следа слона, — значит, я все-таки не ошиблась: это действительно было бурчание в слоновьем животе! И никто, кроме слона, тут не побывал, только посреди кустарника валялся ствол с двумя торчащими кверху сучьями, которые Локаль и принял за брыкающегося в агонии водяного козла. Мы посмеялись над его чересчур живым воображением. Наше недоверие его очень обидело, и он продолжал настаивать на своем, утверждая, хотя и без всяких доказательств, что он все-таки видел трех львов у добычи. Мы не стали больше спорить и вернулись домой.